…В препараторской, куда студенты приходили на занятия по оперативной хирургии, выше панелей из белого кафеля были развешаны аляповатые цветные муляжи внутренних органов, и сильно попахивало. В нос бил резкий специфический запах формалина от прямоугольной металлической емкости, в какой лежал труп, который лаборанты приносили из полуподвальчика, из большой общей ванны, где в массовом заплыве участвовало еще до двух десятков мертвецов, а плохо замытая надпись на стенке предостерегала: «Они не сдали экзамен по топографической анатомии».
Хайсам внутренним усилием воли заставлял себя не реагировать на тупой удар по обонянию, но добровольно препарировать тело он никогда не вызывался – грех! - предпочитая, чтобы черную работу делал или энтузиаст Толя Игошев, развивавший свой мозг, или практик Шаров, желавший набить руку.
- Топор, то есть тампон! Зажим – рот Аньке зажать, а то ее сейчас вырвет на Бориса Михайловича, - приговаривал Никита, артистично рассекая побуревший от формалина кожный покров, из-под которого плотными валиками лезли жировые накопления. – Все на трупы, эскулапы! Где у нас тут прямая мышца живота? Ах, вот она, сладенькая, вот она, моя шоколадочка!
От долгого пребывания в растворе мышечная масса, действительно, приобретала густо-коричневый цвет, но для того, чтобы сравнить ее с шоколадной плиткой, нужно было быть больше, чем поэтом. Впрочем, все и так знали, что Шаров станет замечательным хирургом, если, конечно, не сопьется.
Борис Михайлович, ассистент кафедры, худощавый интеллигентного вида мужчина, молча наблюдал за учебным процессом. Студенты его в общем-то любили, хотя время от времени он заставлял кого-нибудь их них работать без резиновых перчаток, то ли еще раз проверяя на профпригодность, то ли элементарно развлекаясь. За спиной у Бори, чтобы не попадать в поле его зрения, обычно «жались» Аль-Хатиб и Анна Яровая, брезгливость какой для будущего врача была на пределе нормы.
Все шло, как обычно, и из любви к порядку ассистент подошел к емкости с формалином, открыл ее и стал осматривать, нет ли ржавчины. От стола, где лежал труп, на какое-то мгновенье неожиданно выстроилась целая шеренга: Никита, любовавшийся брюшной полостью, рядом - Толик, затем доктор Аль-Болит, Аня, а Борис Михайлович, на свою беду, оказался левофланговым. И когда в кишках вскрываемого тела что-то громко булькнуло, Шаров остался стоять на месте, Анатолий от неожиданности сделал шаг назад, сириец попятился, Яровая в панике резко подалась от него и столкнула наклонившегося Борю в металлический ящик с формалином.
А еще говорят, что в анатомическом театре комедии не ставятся.
В то время, когда медлительные русские успели только повернуть голову, Хайсам, стремительно рванувшись к емкости, за ворот выловил из нее Бориса Михайловича, пока Яровая не протравила его в формалине, как зерно перед посевом, и, оттеснив в угол, где была раковина и водопроводные краны, начал промывать зашедшемуся в кашле ассистенту глаза.
- Кто?!! – «рявкнул» преподаватель. – Кто это сделал?!
Вряд ли ему так уж не терпелось услышать имя своего героического спасителя.
Не желая признаваться, потому что за проступок такого масштаба грозило отчисление из института, Аня стояла с потерянным лицом, хотя понимала, что она виновата: нечего было скакать заинькой, могла бы взять пример с трупа и вести себя более уравновешенно.
- Я… - сказал добрый доктор Аль-Болит. – Звените… Все хорошо било, а я уроняй вас.
Если он и рассчитывал на поблажки, которые делали всем иностранцам из-за того, что они платили за обучение валютой, то совсем мало. Риска попасть в неприятности и из-за кого, из-за Ани Яровой, которая испытывала к нему лютую ненависть, было гораздо больше, но что-то подтолкнуло Хайсама поступить именно так.
- Не «звените», а «извините», - поправил Боря, с которого ручьями стекала вода и раствор формалина, собираясь в лужу. Ему очень хотелось сделать Аль-Хатибу трепанацию черепа или хотя бы крепко выматериться, но мешало опасение, что арабы развяжут из-за этого Третью мировую войну.
- Надежда и Аня, - вмешался Шаров, стремясь предотвратить скандал, переведя его в бытовую плоскость, – застирайте халат Борису Михайловичу, и чтоб аж светился от чистоты!
- Может, повторно промоем слизистую, чтобы химического ожога не было? – с таким неподдельным участием (к сирийцу) спросила Надя, что ассистент, тронутый всеобщей заботой, наконец, сменил гнев на милость:
- Ладно, ничего мне не сделается. Я формалином этим пропитан, как алкоголик – этиловым спиртом.
- Никита, останешься за главного, - добавил он и побрел переодеваться, оставляя на полу мокрые следы, как Афродита, выходящая из пены морской.
- За главного, за главного! – обрадовался бывший десантник. – Сергеева, Чмырь и Гайнутдинова, два гарема вне очереди! Толян сделает мне педикюр, а Яровая… Ну-с, Яровая, мировая и яровая общественности ждут-с.
- Чего? – еще сколько-то упрямилась Анна.
- Вот перед тобой стоит мальчишка… Он из Сирии, из города… Ты откуда, доктор Аль-Болит?
- Я приехаль из города Деръа. Там большая населения, пошти мильон люди.
- Он из Дыры, но там тоже люди, Яровая, а не «проклятые арабы». У него сестры есть. «Шаганэ, ты моя Шаганэ, там на севере девушка тоже - на тебя она страшно похожа…» Да, и он не ставит мин, а хочет лечить детишек. Тяжело в лечении – легко в раю! Ну…
- Спасибо, Хайсам. Ты меня выручил, - сказала Аня и заплакала.
Слезы выносят из организма все вредное.
«Если Надия согласится, женюсь на ней, - без всякой логической связи с Аниными словами решил Аль-Хатиб. - Правда, отец меня точно убьет! …А может, и простит».
